За городом, в пятнадцати минутах езды магнитоходом, помещался Музей звездоплавания. Прямо под открытым небом стояли ракеты, намертво прикованные к железобетонным постаментам. Одни были нацелены в зенит и, казалось, ждали лишь стартового сигнала, чтобы взмыть ввысь. Другие корабли лежали на боку, почти скрытые буйно разросшейся зеленью. Если входной люк помещался высоко, к нему услужливо вела лесенка. Забравшись внутрь, посетитель мог ознакомиться с тем, как жили, на каких кораблях летали пятьдесят, или сто, или двести лет назад. Лучшим экскурсоводом, которого больше всего любили посетители, приезжавшие сюда со всех концов обжитого землянами мира, был бессменный директор музея Антон Петрович Сорокин. Смуглый и худощавый, он выглядел, пожалуй, моложе своих пятидесяти. Кроме многочисленных роботов, под его началом находились сорок пять слушателей Звездной академии. В основном это были студентки-старшекурсницы исторического факультета, которые проходили здесь преддипломную практику. Работы хватало всем.

 Когда очередная ракета возвращалась из дальнего рейса, на Земле проходило, как правило, несколько десятков лет со дня ее старта. Техника за это время продвигалась далеко вперед, менялись конструкции кораблей, и поэтому возвратившийся из полета корабль оказывался безнадежно устаревшим.

 Да и самих возвратившихся астронавтов люди Земли подчас понимали не без труда. Земляне со скрытым удивлением разглядывали странную, известную лишь по старым книгам одежду космонавтов, их неуклюжие, допотопные корабли. Звездолеты, как правило, помещались в музей, а космонавты долго еще чувствовали себя чужаками на гостеприимной, но так изменившейся Земле. Однако проходило время, и холодок отчужденности звездопроходцев таял.

 К музею со стороны вокзала вела неширокая аллея. Старые клены, уже тронутые осенью, шелестели под резкими порывами холодного сентябрьского ветра. Антон Петрович поплотнее запахнул плащ и, бросив взгляд на хронометр, прибавил шаг: было без трех минут девять. Возле ворот на скамье сидел человек. «Ранний посетитель», — подумал Антон Петрович. Когда он поравнялся, человек встал и, вежливо коснувшись шлема, спросил:

 — Простите, вы директор музея?

 — Я.

 — Прекрасно! Очень рад. Я много наслышан о вас, дорогой Антон Петрович.

 — Очень приятно. — Антон Петрович едва не вскрикнул от железного рукопожатия гостя.

 — Позвольте представиться, — не очень кстати улыбнулся посетитель. — Джордж Стреттон — инженер-конструктор Эдинбургского полигона. Мне бы хотелось ознакомиться со «Спартаком» — звездолетом капитана Денисова. Меня интересует схема управления кораблем. Вот мои бумаги...

 — Что ж, прошу, — сказал Антон Петрович, пропуская вперед гостя.

 Широко шагая, гость рассказывал о работе Эдинбургского астроцентра, о том, как добирался сюда. В его оглушительном басе Антону Петровичу почудилось что-то нарочитое, искусственное, но что именно — он никак не мог определить. Лицо посетителя и вся его фигура дышали железным здоровьем.

 — Ты что, Роб? — Эта реплика директора относилась к огромной шарообразной фигуре, преградившей Стреттону вход.

 В ответ робот пробурчал что-то маловразумительное. Его глаза-фотоэлементы были направлены на раннего посетителя.

 — Что с тобой? — изумился Антон Петрович. — Отправляйся-ка на Мельхиоровую площадку и приведи ее в порядок. Немедленно, — добавил он, видя, что робот почему-то колеблется.

 Шарообразная фигура неуклюже двинулась выполнять приказание.

 — Не пойму, что случилось с Робом, — извиняющимся тоном сказал директор, обращаясь к Стреттону. — Он всегда отличается крайней, исполнительностью. Возможно, это осенние погоды так на него действуют...

 — Может быть, — быстро согласился Стреттон.

 Вскоре они подошли к гигантскому звездолету, укрепленному на вертикальных стабилизаторах. Как Гулливер, высился он среди своих собратьев. Линии корабля четко вырисовывались на фоне утреннего неба. Титановые бока, потускневшие от ледяного дыхания космоса, казались шкурой невиданного чудовища.

 С первого же момента, как только Антон Петрович затворил люк и нажал кнопку пневматического подъемника, на него посыпались вопросы. Стреттон оказался необычайно любознательным. Его интересовало буквально все. Как осуществляется локальное наблюдение? Как работает пульт управления кораблем? Как мог капитан Денисов один управлять кораблем в беспримерном полете к Юпитеру? Антон Петрович и Джордж Стреттон обходили каюту за каютой, отсек за отсеком, а поток вопросов все не иссякал. Кондиционеры уже несколько лет как не включались, и воздух в каютах был душный, застоявшийся. Директор почувствовал, что задыхается, и украдкой глянул на Стреттона. Инженеру из Эдинбурга, казалось, все было нипочем: он что-то быстро шептал в свой диктофон, щупал приборы, заглядывал во все углы.

 «Вот неугомонный», — подумал директор музея.

 — Не отдохнуть ли нам? — сказал он, вытирая обильный пот.

 — Простите, пожалуйста, я, кажется, увлекся, — тут же остановился смущенный Стреттон. Лицо его сразу, как по команде, покрылось крупными каплями пота. Антон Петрович опустился в штурманское кресло, Стреттон подошел к пульту. Он внимательно разглядывал приборы. Затем, убедившись, что директор на него не смотрит, быстро сунул в боковой карман пачку узких бумажных полосок, испещренных цифрами.

 Странное впечатление производил этот корабль! Экскурсантов почему-то не очень привлекал «Спартак». Может быть потому, что в свое время фильм о полете капитана Денисова обошел все экраны Земли? Не было, наверно, человека, который не слышал бы о знаменитом капитане, впервые на ракете-одиночке обогнувшем Юпитер. Имя его было занесено в Золотую книгу Земли, монумент капитана высился на Аллее героев. Новые ракеты, конечно, легко могли повторить путь «Спартака». Но подвиг Денисова, с выключенными дюзами обогнувшего Юпитер почти на уровне его тропосферы, оставался непревзойденным. Малейшая оплошность, один неверный поворот руля — и сверкающая птица могла превратиться в груду дымящихся обломков. «Точность и хладнокровие на грани фантастики», — писали тогда газеты. Собственно говоря, подвиг капитана был вызван необходимостью. На Марцелле, спутнике-станции Юпитера, произошло несчастье. Старший планетолог, молодой парень, недавно окончивший Звездную академию, получил сложный перелом позвоночника. Его необходимо было срочно доставить на Землю. В районе Юпитера находился лишь капитан Денисов. Но запасы топлива «Спартака» не были рассчитаны на промежуточную посадку корабля. И капитан Денисов принял дерзкое решение. По его радиограмме планетолога, находившегося в беспамятстве, поместили в герметически закрытый стальной контейнер. Сила тяжести на Марцелле практически отсутствовала, и контейнер привязали к вышке лишь одной-единственной капроновой нитью. А через полтора часа над Марцеллой метеоритом промчался «Спартак», едва не задев верхушку мачты. На подлете Денисов включил на полную мощность электромагнит, входящий в систему динамической защиты корабля, и контейнер, послушно подскочив, упруго ударился о специальную сетку, амортизировавшую удар. Стоило капитану чуть-чуть ошибиться, и нос корабля врезался бы в Марцеллу. Спланируй капитан немного круче, и корабль был бы поглощен чудовищным полем тяготения Юпитера...

 На земле планетологу сделали операцию, и жизнь его была спасена. Однако летать врачи ему настрого запретили, и планетолог Антон Петрович, выздоровев, стал директором музея.

 Огромный и неуклюжий корабль производил странное впечатление. Когда он создавался, люди не научились еще применять аннигиляционное топливо, позволившее резко уменьшить размеры звездолетов. Антону Петровичу тут же припомнились слова капитана Денисова, сказанные по телевидению после возвращения на Землю: «Точный расчет? Возможно. Но к тому же счастливый случай, удача. У меня был один шанс из тысячи. И все-таки я рискнул, поскольку выбора, в сущности, не было...» Из забытья директора вывел голос Стреттона, звучавший теперь негромко и вкрадчиво:

 — Извините, я вижу, что утомил вас.

 — Ничего, ничего... А вы что же так и не присели? — сказал Антон Петрович, поднимаясь.

 — Привычка, знаете ли. Кстати, я хотел спросить у вас. Ракеты в музее хранятся без горючего?

 — Да, конечно.

 — А вам не кажется, что забирать топливо у такого корабля, как «Спартак», — это все равно что... — Стреттон замялся, подыскивая сравнение, — все равно что выпустить кровь из жил раненого.

 — Вы правы, — понимающе улыбнулся Антон Петрович, — Между прочим, на «Спартаке» в виде исключения мы оставили аварийный запас топлива. Таким горючим давно уже не пользуются...

 — О! Интересно.

 Стреттон легко выпрыгнул из люка на траву, минуя лесенку. «Может, это рекордсмен Солнечной системы по прыжкам?» — подумал Антон Петрович, спускаясь вслед за неугомонным инженером. Они стояли теперь между стабилизаторами ракеты, похожими на мощные колонны древнего храма.

 — Разве стабилизаторы не приварены к цоколю? — удивился Стреттон.

 — Это ни к чему, — ответил Антон Петрович. — «Спартак» достаточно устойчив.

 Мимо прошла группа экскурсантов. Их вела девушка в светло-голубой форме курсанта Звездной академии. Она приветливо улыбнулась Антону Петровичу и Стреттону.

 Стал накрапывать дождь. Но Стреттон, поглощенный своими мыслями, казалось, отключился.

 — Больше вас ничто не интересует в музее? — спросил Антон Петрович.

 — Нет, нет, — рассеянно ответил Стреттон.

 Вдали из-за поворота аллеи показался Роб.

 — Ну, я пойду. Мне надо спешить, — заторопился Стреттон. Он рывком пожал руку директору (снова Антон Петрович едва не вскрикнул) и огромными прыжками помчался по боковой аллее к выходу.

 ...А ночью произошло невероятное. Весь город был разбужен сильнейшим взрывом. В районе музея вспыхнуло зарево. Следящая станция космической связи зарегистрировала старт ракеты.

 Поспешно одевшись, Антон Петрович бросился к орнитоптеру и включил полную скорость... Предчувствие не обмануло его. «Спартака» на месте не было. Вместо постамента у ног Антона Петровича была пологая впадина, выжженная стартовым огнем. Вокруг чернели силуэты обугленных деревьев. Наконец кто-то догадался включить люминесцентное освещение. Обходя огромную воронку, Антон Петрович наткнулся на неподвижное, покореженное тело Роба.

 В ответ на запрос Высшего координационного совета из Эдинбурга пришла радиограмма: «У нас действительно имеется в числе сотрудников инженер-конструктор первого класса Джордж Стреттон. Научный руководитель центра. В настоящее время находится в Клайде, где руководит новым циклом испытаний саморегулирующихся систем».

 — В настоящее время находится в Клайде, — повторил председатель Совета, усмехнувшись. — Поистине яркий образчик опасного заблуждения!

 Перед председателем Совета вспыхнул овальный экран. По голубому полю пробежали слова: «Экстренно. Диспетчер космопорта». Буквы растаяли, и появилось молодое женское лицо.

 — Евгений Андрианович, моноплан специального назначения готов к старту. Второй сектор, четырнадцатая стартовая площадка...

 — Благодарю. Минут через тридцать будем на месте. Можете прогревать дюзы.

 По эскалатору председатель Совета спустился вниз. Ночь уже переходила в рассвет. Все еще моросил надоедливый дождик. У балюстрады нетерпеливо переминался с ноги на ногу Антон Петрович.

 — Едем на космодром. Подробности расскажете по дороге, — сказал председатель.

 Дверца моноплана хлопнула, и тотчас же взревел мотор. Коротко разбежавшись, машина взмыла в хмурое небо.

 — До Эдинбурга двадцать минут, — сказал пилот.

 — Разворачивайтесь прямо на Клайдский космодром, — ответил председатель...

 Здесь, в Шотландии, стояло настоящее бабье лето.

 Космодром был расположен на невысоком плато, утопавшем в зелени. Лампы лунного света, а также фосфоресцирующие стены многочисленных строений успешно спорили с едва разгорающимся рассветом.

 День обещал быть солнечным и ясным.

 — К инженеру Стреттону, — сказал председатель Совета, садясь в магнитоход.

 Дорога лежала через поля. Хлеб был уже убран. Кибернетические машины обрабатывали поля, готовя их к осеннему севу. Людей нигде не было видно.

 Мелькнула табличка с надписью: «Клайд». По обеим сторонам шоссе побежали круглые куполообразные строения. Часть из них светилась голубым, зеленым, оранжевым светом, некоторые были темными.

 Возле огромного синего купола машина круто остановилась. В свете панелей обычные заросли вереска казались фантастическими. На синем фоне четко вырисовывалась желтая дверь.

 Шофер первым подошел к ней и нажал кнопку. Никто не откликнулся.

 — Джордж, — негромко позвал шофер. Никто не отозвался. Он забарабанил в дверь, но пластик заглушал удары.

 — Заперто? — спросил Антон Петрович.

 — Замков здесь нет, — покачал головой шофер.

 — Очевидно, дверь чем-то закрыта изнутри, — сказал председатель Совета. — Придется взламывать.

 Под дружными действиями трех мужчин дверь быстро поддалась. Она оказалась заставленной изнутри массивным столом.

 — Джордж, — снова позвал шофер.

 Ответа не последовало. Люди осмотрели комнату за комнатой, но инженера нигде не было.

 — Странно, — пробормотал шофер.

 — Ничего странного, — сказал Антон Петрович. — Инженер Стреттон уже прошел, наверное, не один миллион километров. Не может же он одновременно находиться в двух местах. Он на «Спартаке»...

 — Нет, — горячо ответил шофер. — Этого не может быть. Мы с Джо старые друзья, и я ручаюсь за него, как за самого себя. Я его знаю еще по академии. Мы вместе учились. Вместе проходили стажировку на Деймосе...

 — Марсианском?

 — Да. Джорджу уже тогда прочили большое будущее. Последние два года он увлекался созданием микрогабаритного электронного мозга, по сложности близкого к человеческому.

 — Кто-нибудь, кроме вас, знает эти работы? — спросил Евгений Андрианович.

 — Разумеется! Профессор Светлов считает их одними из самых многообещающих в современной кибернетике, если удастся связать этот мозг с устройством, достаточно быстро выполняющим команды... Нет, не мог он так поступить, — заключил шофер, отвечая своим мыслям.

 — И тем не менее его здесь нет, — съязвил директор музея. — Как вы это объясните?

 — Джо всегда был аккуратен, — невпопад пробормотал шофер.

 В комнатах царил образцовый порядок. На письменном столе лежали недописанные листки, испещренные формулами. Казалось, хозяин только что встал из-за стола, чтобы немного размяться. Евгений Андрианович внимательно просмотрел листки. План очередного опыта... Схема авторегулирования третьего блока... Так. А это что? Тоненькая тетрадочка в розовой поливиниловой обложке, на которой большими буквами выведено: «Дневник». Евгений Андрианович сунул ее в карман.

 — Между прочим, дверь была закрыта изнутри, — сказал шофер, — так что...

 — Вы лучше полюбуйтесь-ка вот на что, — ответил ему Антон Петрович, указав на окно. Окно было распахнуто настежь. — Мне этот молодой человек сразу показался подозрительным, — гнул свою линию директор музея. — Он так дотошно выспрашивал у меня все, потом интересовался, имеется ли у «Спартака» горючее.

 — Но что за сумасбродная фантазия, — сказал шофер. — И зачем ему это понадобилось?

 — Вот именно: зачем? — повторил Евгений Андрианович.

 Зачем? Этот вопрос он задавал себе десятки раз. Из разговоров с сотрудниками института, из их рассказов перед ним постепенно вырисовывался привлекательный образ молодого ученого, влюбленного в свое дело, требовательного к себе и другим, искреннего и скромного. Правда, выяснилось, что в последние дни Стреттон казался чем-то сильно озабоченным. Он был хмур и часто невпопад отвечал на вопросы. Но это и не мудрено, ведь он возглавлял большой участок работы. А кроме того, этот облик никак не вязался с портретом бойкого и жизнерадостного экскурсанта, который нарисовал Антон Петрович.

 Если бы хоть кто-нибудь из сотрудников видел Джорджа Стреттона в Эдинбурге или Клайде в день посещения музея! Но таких людей не нашлось. Итак, зачем же?.. Зачем? Председатель Совета снова — в который раз! — перелистал дневник инженера, перечитал отдельные записи.

 «...Мозг обучается успешно. Вчера закончили последнюю главу дифференциальных уравнений.

 Решает просто здорово! Со следующей недели думаю приступить к теории вероятностей».

 «11 марта. Молодчина Виктор! Мне уже становится трудно с ним тягаться. Главное: он не только отвечает на вопросы, но и сам начинает задавать их. Приладил световые и акустические анализаторы. Эффект потрясающий. Совсем как ребенок. Почему то, почему это? Прямо «сто тысяч почему».

 «15 апреля. Виктор начинает делать первые шаги. Не хочу ему давать слишком большой воли. На три месяца улетаю на Деймос».

 Евгений Андрианович перевернул несколько страничек.

 «...Виктор увлекается микрофильмами. Он способен ночи напролет смотреть фильмы-отчеты о космических экспедициях. Я говорю: ночи напролет. Ведь Виктору незнакомы усталость и прочие человеческие слабости. Странная вещь (продумать и обсудить с профессором Светловым): ведь Виктор обладает совершенной памятью. Он безукоризненно запоминает все, что когда-либо видел или читал. Для чего же он снова просматривает отдельные микрофильмы? Неужели потому, что это его, говоря человеческим языком, как-то «волнует»? Не здесь ли начало эмоций?»

 В дверь постучали, и в комнату вбежала запыхавшаяся лаборантка.

 — Товарищ председатель координационного Совета, — сказала она, — инженер Стреттон нашелся.

 — Где же он? — вскочил Евгений Андрианович.

 — Увезли на медпункт. Он без сознания.

 Плотный человек в белом халате медленно снял маску.

 — Жизни ничего не угрожает, — ответил он на вопрос Евгения Андриановича. — Это обычный хлороформ, правда, в чуть увеличенной дозе.

 Евгений Андрианович несколько мгновений вглядывался в бледное лицо и плотно сжатые губы Стреттона.

 — Где нашли? — спросил он.

 — В том же здании, где мы были, в цокольной лаборатории, — ответил осунувшийся шофер. — И при нем вот... — Он протянул Евгению Андриановичу записку. Тот развернул ее.

 «Уважаемый Джордж Стреттон, — стояло в записке.. — Вероятно, очнувшись от наркоза и прочтя записку, вы поймете и простите меня. После всех книг и фильмов, после всего, что я увидел и узнал, получив возможность перемещаться в пространстве, видеть и осязать предметы, я почувствовал, что должен проверить себя. Это то, что на вашем языке зовется испытанием. Мне захотелось узнать, насколько быстро и правильно я смогу принимать решения в незнакомых и опасных условиях, угрожающих самому существованию. И я решил повторить подвиг капитана Денисова, который до сих пор остался непревзойденным. За время вашего пребывания на Деймосе мне удалось добиться полной имитации вашей внешности. Это было не так трудно. Особенно мне пригодились органические полимеры из лаборатории синтеза. Я верю, что мне удастся с выключенными дюзами обогнуть Юпитер, пройдя близ Марцеллы, и тогда я вернусь в Клайд...»

 — Он может протаранить Марцеллу или врезаться в Юпитер!— воскликнул Евгений Андрианович. — Ведь система управления корабля не отлажена! Немедленно радируйте Виктору. Попробуем ему разъяснить...

 — Это ничего не даст, — выступил вперед Антон Петрович. — Система радиоприема испорчена.

 — Что ж. В таком случае один выход. Надо послать ракету-перехватчик.

 — Евгений Андрианович, разрешите мне, — сказал директор музея. — Я догоню его и верну обратно. А кроме того, — улыбнулся он, — мы ведь немного знакомы... с инженером Стреттоном!

 — Летите, — сказал председатель. — Дорога каждая минута. Если Виктор не подчинится, ракету придется взорвать. Но надеюсь, что до этого дело не дойдет.

 — Нет, конечно. Я достаточно знаю Стреттона.

 «В самом деле, — невольно подумал Евгений Андрианович,— этот дерзкий робот — разве не вложил в него Джордж Стреттон свои лучшие черты: бесстрашие и любознательность, настойчивость и пытливость... И вот результат».

 — Как чудесно, что творение рук человеческих достигло такой высокой степени совершенства, — будто отвечая мыслям Евгения Андриановича, сказал директор музея. В минуты сильного волнения Антон Петрович иногда выражался высокопарно.

 — Он словно юноша, который мечтает о подвиге, — тихо сказала лаборантка.

 

Владимир Михановский. журнал «Вокруг света», 7.1973 г.